Хаджисмел Варзиев
На мое профессиональное становление кроме заботы и опеки великих мэтров ГИТИСа, особенно в период моих постановочных работ студенческого периода, в немалой степени, повлиял Его Величество случай!
Как-то на 2-ом курсе, думая о темах народных обрядов, я вынашивал идею постановки музыкально-хореографической композиции «Шой». Тема зрела, но никак не могла разродиться. Прокручивая в голове композиционные блоки под мелодию одноименной народной осетинской песни «Шой», я понимал, что композиция вырисовывается на 12-15 минут, и, если в такой длинной постановке будет звучать только одна мелодия, то она, во-первых - утомит зрителя, во-вторых – не удовлетворит разнохарактерность всех сюжетов.
Как-то в конце первого курса, рано утром я утра пришел в институт к концертмейстеру на встречу, которая была назначена на 8 часов. Придя пораньше к 7.45-ти, я сел на лавочку у центрального входа в институт и ждал. Вдруг я услышал музыку, которая мне показалась знакомой. Музыка игралась обрывочно с остановками и паузами. В ней все время повторялись одни и те же ноты, которые, мне напоминали то ли песню, то ли музыку. Я сразу определил, что эти ноты профессионально отбивают на фортепьяно.
Быстро сориентировавшись, я определил то место, откуда доносились звуки и уверенно поднялся на второй этаж. На втором этаже находилась специальная аудитория, где обычно проходила защита диссертаций и дипломов, консилиумы и т.д. В ней после вступительных экзаменов я проходил коллоквиум.
Тихо приоткрыв дверь, я, заглянув в аудиторию и, увидел сидящую за фортепьяно пожилую седую женщину в круглых очках с кавказскими чертами лица, которая, не прекращая музицировать, кивнула мне головой в знак приветствия, дав понять, что заметила меня. Я продолжал стоять у двери.
Землячка
Через несколько секунд женщина перестала играть и попросила подойти к ней. Когда я подошел, она внимательно посмотрела на меня и спросила «Вы с Кавказа?». Я не удивился вопросу, потому что, у меня была черная шевелюра, черные усы и нос с горбинкой. Ответив «Да, с Кавказа», я получил следующий вопрос «Откуда именно?», я ответил - «Из Осетии, из Орджоникидзе». На ее лице была немая пауза. Она вдруг попросила уточнить улицу.
Услышав, что я живу на улице Чкалова, она воскликнула «Боже мой!» и, встав со стула, обняла меня, признавшись, что когда-то тоже жила Северной Осетии во Владикавказе на углу улицы Тамаева и Кирова, которые раньше назывались Сергиевская и Московская. И что вход в их двор располагался рядом с роддом со стороны улицы Томаева. Рассказывала о безбедной жизни ее отца, профессионального композитора Мамулова Павла Богдановича (ученика Н.А.Римского-Корсакова), востребованного музыкального специалиста, который в 20-ых годах 20-го века перемещаясь по Осетии, собрал и записал огромный музыкальный материал, скомпоновав работы в готовые рукописные сборники. Их оставалось только отнести в типографию. Рассказала о том, как многие известные композиторы из Грузии и Армении подолгу гостили в их доме, дискутируя на темы мелодий.
Затем, она помолчала и с дрожью в голосе добавила: «Как только папа умер, этот Долидзе пришел к нам в дом и забрал у нас два больших чемодана нот. Он, конечно, сказал нам, что намерен сдать их в музей». Потом опять помолчав, дрожащим голосом добавила: «Долидзе ведь нас обманул, он просто увез весь материал в Тбилиси и присвоил его себе. А сейчас, даже то, что не успел украсть Долидзе, мне придется все равно что-то выбросить, потому что очень неудобно держать эту кипу папок и бумаг в моей малогабаритной тесной однокомнатной коммуналке».
Рассказав вкратце о том, как после смерти ее отца она выехала из Владикавказа, а потом вышла замуж, Мамулова вновь продолжила наигрывать знакомую мне мелодию, в которой было записано почему-то только два такта. Отдав мне ноты, она попросила, что я по приезду во Владикавказ, зашел в их двор и после каникул рассказал, что там сейчас. На этом мы распрощались.
На каникулах я зашел в тот двор с улицы Тамаева и наконец, увидел одноэтажный высокий дом с длинным коридором и галереей. Поприезду в Москву мне не удалось найти и мы больше никогда не встретились.
Этот нотный лист с мелодией, состоящей из двух знакомых мне тактов, оказался песней из моего далекого детства. Эту песню, когда мне было не больше года, пела моя мама Азаухан Ципкаевна Фриева – песню «Гогызы кафт».
Лежавший на подоконнике журнал "Огонек".
Лежащий на подоконнике общежития ГИТИСа, журнал «Огонек», был открыт на странице, в которой было название статьи «СЛОВО О МАТЕРИ». Эта статья начиналась строками: «Вспомним матерей, отдавших на алтарь Отечества самое дорогое, что у них есть, - своих детей». Кстати, эта страница до сих пор хранится в моих документах. В статье рассказывалось о женщинах-матерях, потерявших своих сыновей на фронтах Великой Отечественной Войны.
Читая статью, я опть же вспомнил рассказы моей мамы Азаухан Сипкаевны Фриевой об истории женщины Хангуассе Калаговой, у которой на фронтах Великой Отечественной Войны героически погибло 5-ро сыновей.
Идея окончательно сформировалась у Хаджисмела Варзиева после случайного прочтения в журнале «Огонек» (1962г) статьи, в которой автору бросились в глаза слова: «Вспомним о матерях, отдавших на алтарь отечества самое дорогое, что у них есть, - своих детей». В статье рассказывалось о женщинах-матерях, потерявших своих сыновей на фронтах Великой Отечественной Войны. Поэтому важно было на сцене отразить исполненный гражданский и материнский долг, пожертвовав самым для себя дорогим - жизнью всех своих сыновей. Получая «похоронку» и мужественно переносила свое оередное горе и, мать, собиравшись с духом, каждый раз ставила в пример, мужество ранее погиввщего сына и вдохновляла на подвиг следующего сына. Важным моментов в постановке было отражение все сложности душевной материнской бури, когда горем убитая мать с понурой головой втянутой в плечи. вдруг на глазах зрителя переволлащается в сильного чеовека, пославшего на погибель воимя Родины и выполнившего перед Отечеством свой материнский долг. Она горда за мужество, проявленное каждым ее сыном.